НЕПРОСТАЯ ПУШКИНСКАЯ СКАЗКА О РЫБАКЕ И РЫБКЕ
"С.-Петербургские ведомости"
№121, июль 2008
Неожиданное прочтение «Сказки о рыбаке и рыбке» представили на суд петербургской публики артисты Московского театра драмы и комедии на Таганке Валерий ЗОЛОТУХИН и Ирина ЛИНДТ. С артистами встретилась наш корреспондент Светлана РУХЛЯ.
– Спектакль, который вы привезли в Петербург, очень необычен, но я знаю, что это не первое неординарное прочтение «Сказки о рыбаке и рыбке» в вашем творчестве. Были ведь еще «Чудеса вверх тормашками, или Зеркальные сказки» по книге Нины Тароян, где вы, Ирина, сыграли совсем уж нетипичную рыбку...
Линдт: - ...которая все ждала, чтобы ей сказали "спасибо", после чего она превратилась бы в человека. Мы с Валерием Сергеевичем записали «Зеркальные сказки» на аудиодиск, а потом сыграли и на театральной сцене. Кстати, "спасибо" рыбке так и не сказали, и она стала обыкновенным пескариком.
– Грустная история. А "мостик" какой-то связывает ту Рыбку и нынешнюю Старуху?
Линдт: – Видите ли, каждый человек бывает и в положении Рыбки, и в положении Старухи. Когда-то все отдает, а когда-то все просит и просит. Вот актриса сыграла роль крестьянки, думает, ан нет, хочу-ка я сыграть дворянку. А потом: а ну ее, эту дворянку, вот царицу бы сыграть (смеется).
– Вот вы, например, Ксению сыграли в «Борисе Годунове», а хотели бы Марину Мнишек...
Линдт: – А потом... королеву Марго (смеется).
Золотухин: – Это все первый план, но есть и более глубокие пласты. Человек одновременно может являться и Рыбкой, и Старухой. А еще он – Старик, и море, и автор, и исполнитель, и... корыто. Ведь желания эти, которые Александр Сергеевич вкладывает в уста Старухи, они ведь общечеловеческие. Нам ведь всегда "мало", а счастье заключается в том, чтобы амбиции не перегоняли возможности и талант. И поэтому, когда Ирина выходит в финале и поет эту песню трагическую "Цветок засохший, безуханный..." и я, Старик, возвращаюсь, не дождавшись ответа Рыбки, и вижу опять свою Старуху, и землянку, и корыто разбитое, то думаю: "Господи! Вот же счастье какое! И никуда уходить было не надо".
Линдт: – Говорят ведь, если хотите сделать человеку хорошо, то сделайте плохо, а потом верните все, как было. Мы же часто понимаем, как нам было хорошо, только когда становится плохо.
А еще этот спектакль можно трактовать, как слепок с биографии самого Пушкина.
Золотухин: – Мы много разговаривали с режиссером Андреем Беркутовым, перед тем как приступить к тексту. И он как-то невзначай сказал, что ведь сказка эта – трагедия, почище «Ричарда III». Я даже вздрогнул тогда: "Шутит он, что ли?!". Но он не шутил. Может, это личное его отношение с миром и с этим произведением, но он видит, что любая драма человеческая, в том числе и пушкинская, может быть прочитана через «Рыбку», через этот текст хрестоматийный, который заигран и воспринимается уже только в чтении на разные голоса. И в наших беседах он все больше отдалял меня от прямого прочтения. Он говорил мне: "Ведь дело не в Старухе. И ты – Старуха, и я – Старуха. И Рыбка, и Старик. Это произведение о том, что желания любого человека неизмеримы...". Вот академик Сахаров изобретает водородную бомбу ради научного прогресса, но потом осознает, что он изобрел, и пытается запретить ее использование. Но поздно. Джинн выпущен из бутылки... Вот Пушкин написал: "Поэтический дар Баратынского выше моего"... Ведь дух захватывает от этих слов, это каким же нужно быть гением, чтобы написать это... Мы-то ему не верим, но он, когда это писал, понимал, что это останется! Так что и «Рыбка» эта непростая. Когда мы сыграли ее в первый раз, я получил sms: "Дорогой Валерий Сергеевич, это не «Рыбка», это весь Пушкин". Я был счастлив.
– Валерий Сергеевич, в одном интервью вы рассказали, что первым словом вашего с Ириной сына, Вани, было слово «Пушкин»...
Линдт (смеется): – Ну, точно одно из первых. У Вани с Пушкиным рано сложились особые отношения. Пару лет назад я привезла его с собой на длительные съемки в Петербург, когда снималась в кинокартине «Варварины свадьбы». И однажды мы зашли с ним в Литературное кафе, где он так испугался скульптуры Пушкина (а он всегда боялся и восковых фигур, и "ростовых" кукол), что нам пришлось уйти. Но когда мы повторили попытку посетить это кафе, он встретил скульптуру как "родную", кричал: "Пушкин! Пушкин!" и присаживался рядом. История имела продолжение в Театре на Таганке, где, увидев гипсовое изображение поэта, он очень обрадовался: "Мамочка! Это Пушкин!", и с тех пор он узнает изображение Александра Сергеевича везде. Недавно разрисовал новенький ежедневник, а на мой недовольный комментарий выдал: "Ну я же тебе стихи сочинил, а ты ругаешься!" и стал читать: «Вдруг пошел дождь, и смыло все рисунки, и началися чудеса. У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том...» (смеется).
– А для каждого из вас с чего начинался Пушкин?
Линдт: – Вообще-то для меня поэзия началась с Лермонтова, лет в девять, я даже под впечатлением его «И скучно, и грустно», написала свое первое стихотворение. А Пушкин начался для меня с поэмы «Полтава», которую я до сих пор помню наизусть. И с тех пор он для меня главный, как говорится, "по умолчанию".
Золотухин: – Врать не буду – не помню. Но долгое время и, наверное, по сей день моим любимым произведением является его рассказ «Выстрел». Это великая проза по всем параметрам, и я к ней часто возвращаюсь. А мальчишеская любовь моя была к Есенину. Он был запрещен, но мне, отличнику, в читальном зале давали его читать, и я переписывал его тайно. Потом Твардовский, может, потому, что я "эксплуатировал" свое крестьянское происхождение. А Пушкин... это как... когда говорят река, значит, Волга, поэт, значит, Пушкин.
– Ирина, когда вы пели во второй части спектакля эти романсы дивные, настраивались на какой-то пушкинский образ?
Линдт: – Нет, я не "прикрывалась" конкретным образом. Наш мастер в Щукинском училище говорил, что какая бы роль ни была: мать, любовница, старуха, грибок, столб, – на сцене всегда должна стоять женщина, и это стало правилом всей моей актерской жизни.
– Мечтаете сыграть что-то из Пушкина?
Линдт: – У меня нет подобных мечтаний, ведь это все равно от меня не зависит.
Золотухин: – Когда я еще в ГИТИСе учился, на отделении оперетты, мечтал сыграть Сальери, и, пожалуй, эта роль так и остается моей мечтой...
– Но вы уже сыграли Сальери в Центре Владимира Высоцкого?!
Золотухин: – Видите ли, я все больше и больше начинаю понимать, что такое зависть. Но, может, потому, что сам я напрочь лишен этого чувства, мне не удается дойти в этой роли до конца. Хотя необязательно, для того чтобы гениально сыграть убийцу, самому кого-то убивать. Где-то что-то подменяется, что-то имитируется... Я с огромным удовольствием играл Самозванца в «Борисе Годунове», а года полтора назад Юрий Петрович Любимов сказал, что хочет вернуться к этому спектаклю со мной в роли Годунова. Моя первая реакция: «Да какой я Годунов!», но посмотрим...
– А то, что вы играли в «Маленьких трагедиях» и в фильме Михаила Швейцера, и в спектакле Любимова, как-то пересекалось в вашем актерском сознании?
Золотухин: – Кино от театра очень отличается, это совсем другая художественная стихия. В фильме я играл Моцарта, и мне казалось, я занимаюсь своим делом. В «Маленьких трагедиях» на Таганке я играл Дон Гуана и Герцога. В Герцоге я чувствовал себя уютно, но существование в образе Гуана не казалось мне удачным. Может, все-таки это не мой материал. В этом спектакле была превосходная работа Леонида Филатова в роли Сальери. Любимову удалось ухватить какую-то интонацию, он ведь помнил хорошо академика Лысенко, который гнобил генетику, и это был близкий пример, это как-то сработало, и они с Филатовым нашли точную сухую и очень верную интонацию.
– Ирина, а когда вы играли Моцарта, на вас повлиял каким-то образом Моцарт, сыгранный Валерием Сергеевичем, или образ из фильма Милоша Формана?
Линдт: – Честно говоря, я не видела на тот момент ни того, ни другого. Некоторые артисты, когда работают над ролью, стараются увидеть как можно больше, но я предпочитаю сначала сделать роль сама. Здесь срабатывают какие-то законы психологические. Кому-то помогают чужие трактовки, мне же всегда мешают. Только если чувствую тупик, тогда могу посмотреть что-то в надежде увидеть подсказку.
Золотухин: – Актерская кухня вообще вещь интересная. В подтверждение этой мысли расскажу историю. Очень давно я пробовался у Георгия Данелии на главную роль в фильме «Афоня» (ее сыграл Леонид Куравлев). И вот мы проезжаем с Георгием Александровичем мимо Театра на Таганке, и я с удивлением узнаю, что он никогда не был в нашем театре. А театр-то гремел, и вдруг такая «отсталость»! Я начинаю настойчиво убеждать Данелию, чтобы он пришел к нам на спектакли, но вижу в темноте его лукавую улыбку и слышу в ответ: "А вдруг понравится?". Я тогда ничего не понял и лишь годы спустя услышал, как он высказал эту мысль в интервью. Очень страшно и опасно испытать сильное впечатление от чьей-то работы, потому что есть свой внутренний мир и внутренняя опора, и нельзя этот треножник колебать.
Светлана РУХЛЯ
|
